Диапазон исследуемых тем и проблем очень широк. Их изучение построено на сложном сплетении чувственно-интеллектуального восприятия героя, текста, литературного ареала. Вопрос – поиски ответа – следующий вопрос, который подчас кроется в самом ответе. В советские годы труды Хихадзе издавались весьма скупо, то есть в общих сборниках, а не монографиями – именно в связи с ее немарксистским подходом.
Метод Хихадзе не только оправдал себя, но стал совершеннее и комплекснее с годами. Работы ее признаны далеко за пределами Грузии, причем высоко оценены исследования о Пушкине и Лермонтове (которые среди «сугубых» пушкинистов и лермонтоведов почти неприкосновенны), о восприятии грузинской словесностью русского литературного процесса, о принципиальном значении Кавказа не только в русском романтизме, но и во всем последующем литературном мышлении. Отметим, что труды Хихадзе никогда не были связаны с сиюминутными идеологическими установками и сам подобный подход уже был молчаливым сопротивлением идеологии. Даже в начале 1970-х она, хотя скупо, говорила студентам о своем репрессированном отце.
Я называю «метод Хихадзе», поскольку считаю, что он объединил в себе и историко-функциональный, и типологический, а порой и структурный анализ. Можно оперировать разными терминами и не приблизиться к сути проблемы. А у Хихадзе мы становимся не просто свидетелями, а участниками поисков этой сути. Две последние книги, написанные в тяжелейшие 1990-е гг., часто при свече в нетопленой квартире, составляют идейно-тематическое единство. Автор мыслит литературу в целом, каждый текст в ней и каждого героя в этом тексте, как живой организм со своими законами жизни, достоинствами и недостатками, характером, заслугами и капризами. И поэтому, когда одна национальная литература воспринимает другую, она выбирает то, что ей нужнее, что поможет поставить и решить собственные проблемы и именно на данном этапе (поэтому все изучается в движении, в контексте исторического момента).
Вхождение любой литературы в мир другой литературы всегда в определенной мере адаптация, приспособление, даже при условии ее целостного восприятия. Зеркального отражения нет и не может быть. Живой, живущий по своим законам организм – художественная система – начинает существовать в чужом мире, за которым – несходный духовный опыт и другая культурно-историческая среда. Особенности его вхождения в национальное общественно-литературное сознание обусловлены, с одной стороны, заказом воспринимающей культуры, с другой – самой природой художественного явления, предстающей «как постоянное и в то же время изменяющееся соотношение эстетически значимых величин» (Хихадзе, 2003а, 18).
Это применимо к каждой национальной литературе, но Л. Хихадзе, притом что она мыслила широкими европейскими категориями (в данном контексте это значит, что Хихадзе, конечно, прошла советскую школу литературоведения в Ленинграде, но восприняла не советскую идеологию, а более конкретный текстологический подход и широкий взгляд), интересовали прежде всего как ее родная грузинская литература на разных этапах развития, так и русская, которую она воспринимала как родную. Такое внутреннее осознание двух культур как родных, драматические перипетии этой связи через литературу являются личным и редким свойством исследователя.
Константин Сергеевич Герасимов – особая фигура среди грузинских русистов. Он был библиографом высокого класса, его библиотека стала известной во всем Советском Союзе, он собрал духовную литературу и издания Библии начиная с конца XVI столетия. Он вел в университете «несоветские» курсы, к примеру курс истории книги, показывая студентам издания Альди и Бодони, рассказывая об истории издания библейской литературы в Европе, Грузии и России, причащая молодых филологов к европейской культуре издания книги. Он организовал и провел два Международных симпозиума по сонету, непредставимых в Советском Союзе (1980-е гг.), это были элитарные встречи ученых-сонетологов. В своих лекциях Герасимов никогда не упоминал советского литературоведения, говорил о европейских ценностях, а это и было молчаливым неприятием идеологии. В советский период его работы почти не публиковались, за исключением коллективных сборников. Ныне его труды и стихи изданы учениками.
Грузинская наука была признана во всем Союзе и, насколько это могло быть в те годы, – за рубежом. Был создан огромный круг ученых, участвовавших в ее развитии, – это и теоретики, и историки, и библиографы, текстологи, представители смежных специальностей. Назовем самые яркие имена: Д. Лихачев, Б. Мейлах, Д. Максимов, В. Мануйлов, Л. Пинский, А. Панченко, Т. Орнатская, Л. Емельянов, Л. Лотман, Д. Благой, Н. Эйдельман, В. Вацуро, С. Бэлза, В. Зайцева, С. Фомичев, Г. Фридлендер, А. Иезуитов, Н. Скатов, И. Андроников, В. Хорев и др. Подчеркнем, что при неизбежном подчинении или, точнее, учете идеологических требований важнейшим оставался личностный фактор. Перечисленные ученые были носителями самых различных взглядов, это иная тема исследования, но именно во время пребывания в Грузии они вступали в диалог. К примеру, Т. Орнатская и Г. Фридлендер были блестящими текстологами, в конце 1970-х – начале 1980-х работали над академическим изданием Ф. М. Достоевского и проводили лекции для студентов ТГУ о текстологии, в которых вообще не было места идеологии. А. Иезуитов же был именно идеологом от литературоведения, занимался трудами В. Ленина и их значением для литературы, но, приезжая в Грузию, не читал докладов по марксистской идеологии в литературоведении, а, к примеру, был оппонентом моей диссертации по «Что делать?» Н. Г. Чернышевского. Лишь в Грузии многие из них участвовали в общих конференциях.
Если к этому добавить выдающихся поэтов, «вросших» в Грузию, в грузинскую и русскую литературу в Грузии, можно представить весь спектр литературной жизни той эпохи.
Поэты и прозаики не занимались наукой, но создавали литературный процесс и давали материал для исследования переводов, взаимосвязей, изучения произведений на грузинскую тематику; это классики нескольких поколений (отметим имена XX в.): Н. Гумилев, А. Ахматова, М. Цветаева, Б. Пастернак, А. Толстой, не говоря о Максиме Горьком и В. Маяковском, С. Есенин, Б. Лившиц, П. Антокольский, Н. Тихонов, Н. Заболоцкий, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина, А. Вознесенский, А. Битов и многие другие. Было создано целое культурное поле Грузия – Россия, и Грузия была органически включена в русскую словесность, а исследование этого массива текстов, переписки и воспоминаний актуально всегда, независимо от сиюминутных установок партии.
Вспомним, что «Литературная Грузия» печатала многих авторов, которые в центре не могли публиковаться, а издательство «Мерани» почти героически выпускало книги уже формально реабилитированных, но еще не публиковавшихся поэтов. Особая роль принадлежит здесь блестящим редакторам и издателям Георгию Бебутову, Марку Златкину, Михаилу Лохвицкому, Майе Бирюковой. Мы лишь намечаем здесь еще одну сторону процесса, без которой нельзя представить его в целостности, однако данная тема требует отдельного исследования.
Среда была для этого живая и плодотворная. Дни культуры и литературы становились многодневными праздниками. Во время этих торжеств проводились конференции, круглые столы, встречи поэтов, критиков и литературоведов с читателями и студентами, это был живой литературоведческий процесс, который нельзя сбрасывать со счетов; в Грузию приезжали «глотнуть воздуха», стремились, как в некое «убежище».
В разгар скандала вокруг Нобелевской премии в Грузии в 1958 г. вышел последний прижизненный сборник Бориса Пастернака «Поэты Грузии. Грузинские поэты» – своего рода дань опальному писателю за годы его верности грузинской литературе, репрессированным поэтам-друзьям и их семьям. Первый юбилей Бориса Пастернака посмели отметить в стенах Тбилисского государственного университета, состоялось широкомасштабное заседание с участием профессоров и студентов. Это тоже было частью литературоведения, устного, так как в 1970 г. напечатать материалы о Пастернаке, тем более такие тексты, которые прозвучали на встрече, еще было невозможно.
В Грузии нередко издавалось то, о чем в центре было невозможно помыслить, и это имеет прямое отношение к науке, составляет ее неотъемлемую часть. К примеру, издание сочинений Николая Гумилева – это изыскание, текстология, литературная критика и редакторское дело под одной обложкой – почти 500 страниц гумилевских текстов. Вся читающая страна просила достать, найти и выслать сборник. Подозреваю, что тираж печатали несколько раз, не всегда официально. Таким образом воспитывалась школа литературоведения, полная умолчаний, но пропитанная примером профессоров, критиков и поэтов, включенных в процесс. Здесь следует сказать, что наука и педагогика в тех
